— Я попросила. Где ты сейчас работаешь?

— В редакции республиканской газеты. Ты не знаешь, когда последний автобус отправляется отсюда в Баку?

— Знаю. В одиннадцать тридцать. Ты должен ехать в Аэропорт?

— Да. В шесть часов утра вылетаю. Остановлюсь в гостинице аэропорта, утром вылечу. Иначе, отсюда не успею.

— Да, отсюда не успеешь. Пока доедешь до Баку, а оттуда в Аэропорт, твой самолет уже будет в Ереване.

Проезжала машина. Я нежно взял Марину за руку.

— Подожди, — сказал.

Свет машины попал на Марину, и я на мгновение увидел ее в лучах света. Бриллиантовые сережки и блестящая золотая цепочка с кулоном на шее. Она была красива: те же прищуренные от света глаза и окутанные в лучах света очаровательные черты лица.

— Боишься за меня? — Марина посмотрела в мои глаза, в её черных глазах, будто, были иголки. Я отвел взгляд. Машина проехала перед нами.

— Боишься? — игриво повторила она.

— Боюсь, — сказал я и почувствовал какое-то далёкое сладостное волнение в душе. Я невольно жал теплую руку Марины.

— Пройдем.

Море было уже близко, оттуда дул холодный ветерок, и в темноте, под звездами, слабо поблескивали волны, был слышен их шум. Где-то вдали грустно загудел манёвренный локомотив.

— Слышишь? — прислушиваясь к гудку, Марина остановилась. — Закрой глаза и слушай.

Мы стояли рядом, под ясными звездами с закрытыми глазами и слушали идущие, будто, издалека, из глубины лет, грустные гудки заводского маневренного локомотива. Моя рука проскользнула по руке Марины и нашла ее пальцы, не было прежних холодных пальцев, сейчас они были теплыми.

— Ты слышишь, Ваграм, — все еще с закрытыми глазами, сказала Марина, — в то время тоже, много лет назад, когда тягуче гудели манёвренные локомотивы, мы останавливались и прислушивались к этим грустным призывам. Помнишь, с закрытыми глазами, прижавшись друг к другу, слушали?

— Помню, — сказал я, пальцами нежно погладил лицо Марины, будто, я ее будил от гипноза. Мои руки проскользнули по, мокрым от слез, теплым губам.

Локомотив больше не гудел, уже не звал из далеких лет, над парком царили тишина и покой.

— Уже наступает весна, — мыслями в далеких воспоминаниях, сказала Марина, — у вас как? Холодно еще?

— У нас тоже весна. потомки Карабалы уже продают фиалки.

— Кто такой Карабала?

— Любитель цветов, торговец цветами. Говорят, в Ереване все влюбленные покупали цветы только у него. Могу я взять тебя под руку?

— Конечно, — Марина, искоса, посмотрела на меня и горько улыбнулась, — под руку брать — спрашиваешь разрешения, а пощечины бьешь без разрешения. Ваграм, я этого не забуду.

— Это было давно.

— Какое это имеет значение? Хочешь сказать, что ты забыл? — Чуть помолчав, Марина сказала: — Ты можешь забыть, а я нет. Я не забуду. Все началось с этого.

Безграничная гладь моря вблизи казалась темно-зеленой, но мрачной и сливалась с темнеющим вечерним небом… Вдали, из-за моря, медленно поднималась луна, освещая на отмелях, то тут, то там чернеющие самодельные дощатые площадки рыбаков.

— Смотри, Ваграм, — сказала Марина, — луна прокладывает дорожку на море.

Мы молча смотрели на молодую луну, которая сквозь звезды медленно подходила к городу… Чуть поодаль, в темном пространстве, красный неоновый свет отпечатывал «Ресторан Сумгаит», стирался, потом снова появлялся тот же отпечаток. Я вспомнил, что мы с Мариной ни разу не были в ресторане, и сказал:

— Пойдем в ресторан. Немного посидим, послушаем музыку. Столько встречались, и ни разу не ходили в ресторан.

— Чтобы ходить в ресторан, нужны были деньги, — снова с горькой улыбкой сказала Марина, и я почувствовал неловкость за сказанное.

Запах шашлыка из осетрины разносился по всей округе. Я толкнул внутрь тяжелую стеклянную дверь ресторана, вошел, пропустив Марину вперед. Перед высоким зеркалом Марина поправила волосы.

— Где сядем, — тихонько, по-домашнему спросил я у нее.

— В углу.

Я повел Марину между столами под руку и, даже, не смотрел ни на кого, однако, чувствовал, что с разных сторон смотрели на Марину. Я вспомнил, что и в то время, когда мы вместе шли в кино, все зачарованно смотрели на Марину, и это мне безумно нравилось. Специально, позже заходили в зал, через минуту-две после третьего звонка, длинноногая Марина величаво шла впереди и знала, что она красивая, что все смотрят на нее, шла легко, будто скользила по льду, с высоко поднятой головой, гордо, кончиком языка водила по приоткрытым губам, и губы становились ярче.

Я открыл меню.

— Что будем заказывать? — спросил я.

— Не знаю. А что есть?

Глаза мои пробежали по меню, но в памяти у меня ничего не оставалось. Подошла официантка.

— Добрый вечер! Я вас слушаю.

— Что у вас есть хорошего и свежего? — полуобернувшись в ее сторону, спросил я, потом сказал: — Мы бы хотели шашлык из осетрины, можно? — Официантка кивнула. Я посмотрел на Марину. Марина была не против шашлыка из рыбы.

— Марина, что ты будешь пить?

— Мартини бы хотела. Со льдом.

— А для меня принесите коньяк. Двести грамм. У вас есть отборный коньяк?

— Есть, — сказала официантка. Молдавский. Всем нравится.

— Армянского нет?

— Откуда? — Виновато улыбнулась официантка.

— А икра? — Спросила Марина.

— Найдется.

— Значит, отлично, — развеселилась Марина, — черную икру очень люблю, — сказала она, — а ты?

— Я тоже, — ответил я, а официантке сказал:

— Сделайте так, чтоб моя подруга была довольна.

Официантка улыбнулась, бросив любезный взгляд на Марину.

Музыканты исполняли какую-то турецкую мелодию. Я посмотрел на них. «В нашу сторону смотрят, на Марину», — подумал я без чувства ревности, посмотрел на Марину.

— Я был не прав, — сказал я Марине, — я был не прав, когда говорил, что ты не изменилась.

— Изменилась?

— Да. Очень. Ты сейчас красивее, прелестнее.

— Спасибо, — сказала Марина, с полуулыбкой, на миг, и, как из глубины лет, прищурившись, туманным взглядом посмотрела на меня, — красивым кажется все, на что смотришь с любовью.

Официантка принесла «Мартини» и кусочки льда в гнездышке, круглый графинчик с коньяком и закуску, бережно и старательно поставив на стол. Она откупорила плоскую бутылку «Мартини», налила Марине, а мне — коньяк.

— Первый тост выпьем за тебя, Марина, — сказал я, когда официантка отошла. — Я никогда не забывал тебя. Твое здоровье. Я из-за тебя приехал в Сумгаит, и, также, из-за тебя уехал отсюда, — с виноватой улыбкой сказал я Марине. — Но, все равно, твое здоровье.

— Знаю, я знаю обо всем, Ваграм. Я виновата во всем, только я. Сам Бог не может изменить наше прошлое, прошлое не исчезает, оно, как тень продолжает преследовать нас.

— Я никогда тебя не забывал, — повторил я, — моя жизнь, по всей вероятности, пошла бы в другом направлении, Марина, однозначно, прошла бы по-другому, если бы мы не встретились. Любовь всегда сама по себе красива,